В конце мая в столичном культурном центре «Покровские ворота» состоялась презентация книги настоятеля нашего храма игумена НЕКТАРИЯ (Морозова) «Одиночество. Пути преодоления: в Церкви, семье и обществе». После вступительного слова отца Нектария, в котором он рассказал о том, чему посвящена эта книга, завязался долгий разговор со слушателями: они делились своими размышлениями и сомнениями. Предлагаем вам фрагменты из этой беседы.

— Что Вас подвигло к откровенному разговору с читателями именно на эту тему? Некие внутренние выводы о своей жизни, о настоящем? Взгляд в будущее?

— Эта книга, как и другие случаи обращения к теме одиночества, была для меня, конечно, поиском ответов не только для аудитории — это были ответы, адресованные самому себе. Если говорить о личном переживании одиночества, моя жизнь настолько наполнена общением с людьми, что мне его крайне редко доводится чувствовать в том житейском смысле, который обычно в это понятие вкладывают. Лично я ощущаю одиночество особенно остро, сталкиваясь с вопросами, на которые ни у меня, ни у кого из окружающих нет ответа, на которые может ответить только Господь. Такие моменты в жизни священника бывают нередко, но они бывают и у любого другого человека. Я ощущаю одиночество в те мгновения, когда рискую совершить ошибку, которая может отдалить меня от Бога и сейчас, и в вечности, или же когда осознаю, что уже ее совершил. Я ощущаю одиночество, когда не могу ничем помочь тому или иному человеку, которому мне очень хочется помочь; когда нет никого, кто мне может дать совет, потому что все советы и все возможности прибегнуть к чьей-то помощи уже исчерпаны. Я могу найти эту помощь только у Бога, я буду ее искать — и либо я ее обрету и вместе с тем найду выход из этого состояния, либо я в этом состоянии останусь и не найду иного утешения, кроме Самого Бога,— и это тоже будет хорошо.

В этой книге я хотел сказать о том, что одиночество человеку необходимо. Это нечто созидающее человеческую душу. Но только не то одиночество, в которое человек бежит от людей, не то одиночество, на которое человек себя обрекает, говоря, что люди ему не нужны,— а совершенно другое одиночество, наполненное и любовью к Богу, и любовью к людям. К этому состоянию человек приходит тогда, когда не пытается заполнить в своем сердце человеческим общением то, что принадлежит только Богу, когда он понимает, что в какие-то моменты неизбежно будет один — с Господом наедине.

Когда-то я в течение многих лет постоянно возвращался к одной и той же мысли: вот будет прожита жизнь, всё останется позади, и я войду в тот отрезок своего земного бытия, когда всё, что было сделано,— уже сделано, и осталось только краткое время перед тем, как предстать перед Богом. Я думал: что тогда будет для меня важным? И пришел к тому, что единственный смысл, который может тогда мою жизнь наполнить,— это то, что я смог прожить ее хотя бы в какой-то степени ради Бога и главным в ней было желание с Богом быть. Для меня это и есть ответ на вопрос о том, как найти путь к преодолению земного одиночества — через стремление к жизни с Богом, которое проходит через всю жизнь человека. А совершается этот путь преодоления ежедневно, потому что мы каждый день сталкиваемся с ситуациями, когда можем к Богу приблизиться, а можем от Него отдалиться — это вопрос нашего выбора.

— Одиночество — часть русского национального характера, и это очень заметно, если сравнивать христианские общины разных конфессий на Западе и наши православные приходы. Мы можем поклониться знакомому нам человеку в храме, можем улыбнуться, расцеловаться, но чтобы люди реально ощущали за своей спиной силу и поддержку общины — такого у нас нет или почти нет. Почему так? Может быть, это какое-то побочное следствие православного мировоззрения?

— Я согласен с тем, что ситуация действительно такова, но дело здесь, безусловно, не в христианстве и тем более не в православном христианстве, потому что мы можем видеть, насколько сплоченные общины имеют православные греки, сербы. А в чем именно дело — вопрос сложный. Определенно могу сказать, что у нас пока далеко не во всех приходах вообще есть понимание того, что нельзя спасаться поодиночке. Если рядом с тобой кому-то плохо, а ты занят своим спасением и этого не замечаешь, твои «духовные» усилия ни к чему не приведут. А если это понимание есть, если настоятель уделяет время и силы тому, чтобы помочь людям узнать друг друга, если хотя бы постоянные прихожане постепенно начинают понимать, насколько важно для них быть вместе, интересоваться теми, с кем они вместе молятся,— то и община так или иначе складывается, несмотря на то, что Вы называете особенностями русского национального характера.

Преодолеть разобщенность в Церкви не так уж и сложно: для этого не нужно обладать какими-то сверхспособностями — нужно просто друг друга в храме замечать. Если, например, у человека есть автомобиль, на котором он ездит в храм, а где-то рядом с ним живет немощная бабушка, которая добирается на общественном транспорте, совершенно естественно, если либо сам человек это увидит и предложит ей свою помощь, либо священник ему о существовании этой бабушки скажет. Точно так же если мы общаемся, здороваемся в храме с человеком и вдруг видим, что его нет два, три, четыре воскресенья подряд, есть такое простое и естественное действие — позвонить ему и спросить, что случилось; можно хотя бы к священнику с этим обратиться, если мы сами не знаем его номера телефона. И когда всё это происходит день за днем, это складывается не просто в систему, а превращается в некий навык общей жизни. Если говорить конкретно про Петропавловский храм, где я являюсь настоятелем, у нас, конечно, много каких-то других недостатков в приходской жизни, но то, что многие в нем знают друг друга не только в лицо, но и по имени, и по жизненным обстоятельствам, дружат, пытаются по возможности друг другу помогать, определенно есть.

Если же говорить о разобщенности как о глобальной проблеме нашего народа, я, наверное, о ее причинах рассуждать не возьмусь. Думаю, что значительная часть наших исторических бед связана именно с этим — с нашей внутренней разрозненностью, с какой-то катастрофической незадачливостью, с неумением делать выводы из многократно повторяющихся ситуаций. И у каждого народа есть какие-то специфические проблемы, недостатки устроения, которые присущи ему на протяжении всей его истории и о которых его представители могут говорить с такой же болью, с какой сейчас говорим об этом мы.

— Вы говорите в своей книге о том, что каждый человек одинок в том числе в силу того, что он уникален — никто из окружающих людей его не может понять до конца. А как отличить, уникальность ли это в конкретном случае или гордыня — «я просто не такой, как все»?

— Есть такое правило, без которого христианская жизнь невозможна: не делай другим того, чего бы ты не хотел, чтобы делали тебе, и поступай с другими людьми так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой. Если человек живет согласно этому евангельскому установлению, он не будет одинок в человеческом отношении — и для него переживание одиночества не будет связано с чувством отчужденности от других людей, а значит, и с гордыней.

— По жизненному опыту можно сказать, что одиночество, как правило, испытывают люди более интеллектуальные, творческие, тонко чувствующие — и наоборот, люди особо не рефлексирующие, живущие более приземленными интересами,  от этого не страдают. Как к этому относиться?

— Мне кажется, что это достаточно просто себе объяснить. Человек тонко чувствующий, человек думающий, как правило, серьезно воспринимает всё происходящее в жизни, а когда ты начинаешь задумываться о жизни всерьез, ты не можешь не видеть того, насколько она трагична. И с этой трагичностью ты так или иначе оказываешься наедине. Что же касается тех людей, которые, как Вы говорите, удовлетворяются меньшим, в таком случае и страданий может быть меньше, потому что человек не вникает в суть многих явлений. Но я очень сомневаюсь, что это может человека сделать счастливее, потому что в таком случае он проходит мимо жизни. Жизнь — настоящая, полноценная, не придуманная, а такая, какая она есть,— без страданий невозможна, потому что только тогда человек оказывается способным по-настоящему испытывать радость. И если ему предложить радость того человека, который не ищет ответов, а просто живет — благополучно, житейскими интересами, то он не удовлетворится ею, он предпочтет этому то, чем он живет.

— Заметила такую тенденцию: в Церкви очень много замечательных, добрых, образованных, жертвенных девушек, которые в свои тридцать и более лет не замужем. Они находят утешение в воспитании крестников, волонтерской деятельности, но на деле многие из них очень унывают от отсутствия своей собственной семьи. Как не отчаиваться, если твоя воля, даже такая благочестивая, как вступление в брак, не совпадает с волей Божией? Как понять, нужно ли принять ее или пытаться исправиться, чтобы приблизиться к своей мечте?

— Прежде всего хочу сказать, что в такой ситуации оказываются не только девушки — в ней точно так же оказываются и юноши, мужчины, и они приходят к священнику с теми же вопросами. И до всех, кто приходит, необходимо бывает донести сначала то, что нельзя относиться к семейной жизни как к какой-то мечте, а тем более — к единственной мечте. Когда желание вступить в брак приобретает для человека характер, определяющий всё его отношение к жизни и окружающим, что-то в нем появляется такое, что все от него бегут. Нужно быть живым, нужно интересоваться другими людьми — просто потому, что это люди, а не  кандидаты в мужья или жены. Возможно, что и тогда супружеская жизнь ни с кем не сложится, но тогда у человека будет его собственная жизнь, которой он всегда занимался, а не только лишь искал вторую половинку и в которой он может принести те плоды, которые угодны Богу.

Когда кто-то спрашивает: «Почему я еще не встретил любимого и любящего меня человека?» - я нередко задаю вопрос: «А самого себя Вы встретили?». Ведь очень часто люди вступают в брак, еще не поняв, кто они сами такие, и не менее часто это ничем хорошим не заканчивается. Так что Господь человека, который даже относительно самого себя в полной какой-то неопределенности находится, может Промыслом Своим уберегать. И наоборот, когда у человека происходит наконец встреча с самим собой, за этим нередко вскоре следует и другая встреча — со спутником или спутницей.

И еще, наверное, об одном нужно сказать: то, что касается вступления в брак, должно складываться естественно и просто. Не нужно ничего вымучивать, не нужно ничего искусственно создавать. Один человек встречает другого, начинает испытывать к нему какие-то чувства, понимает, что это любовь, для него становится очевидным, что и другой испытывает те же чувства к нему. Постепенно у этих людей складывается общая жизнь, которая становится в полной мере общей, когда они становятся мужем и женой. Если же всё складывается шиворот-навыворот, совершенно иным образом, есть большой риск, что эта семья разрушится и люди будут опять же страдать от одиночества.

(продолжение следует)

Игумен Нектарий (Морозов)

Подготовила Елена Сапаева

Петропавловский листок, № 39 июнь 2018